Начало философии нового времени.
Рационализм и эмпиризм XVII-XVIII веков (2)

Часть 1. Часть2.
Часть 3. Часть4.

К началу этой эпохи развития философской теории познания, единственной сложившейся научной дисциплиной была, ещё с древних времён, математика, и в первую очередь геометрия. Не случайно поэтому, что философия этих полутора веков отличается ярко выраженным математизмом и даже геометризмом. Все философы этого времени то и дело ссылаются на геометрические аксиомы, геометрические доказательства, даже на одни и те же из них. Все они почему-то очень любили то положение геометрии, что сумма трех углов треугольника равняется двум прямым. Буквально все философы той эпохи ссылаются на этот пример. Так что философия этих веков была геометрична.

Поэтому не совсем точно утверждать, что тогдашняя философия была «механистична», как иногда пишут; вернее будет сказать, что она ещё почти не была механистична, так как самой механики ещё почти не было. Механика основана была, правда, Галилео Галилеем практически одновременно с основными школами философии Нового времени; но Галилей остался почти одиноким, а по-настоящему механика овладевает умами только сто лет спустя, в эпоху Ньютона, и этот свой вид механико-математическое естествознание принимает уже под прямым сильнейшим влиянием философии XVII века. Это можно доказать не только сопоставлением дат и идей, но и тем, что известно теснейшее общение создателей этой философии с крупнейшими естествоиспытателями, включая и Ньютона, их постоянное идейное взаимовлияние.

В частности, ещё Галилей провёл очень важное для философии этого периода различие между двумя видами качеств, воспринимаемых чувственно. Аристотелем и всей схоластикой признавалось, что познание начинается с ощущений, качества природы мы воспринимаем ощущениями. Но Аристотель, а за ним и схоласты, считали, что все ощущения и все чувственные качества в этом смысле равноправны. А вот Галилей, в связи с характером своих научных штудий и опытов, заявил: “Никогда я не стану от внешних тел требовать что-либо иное, чем величина фигуры, количество и более или менее быстрое движение, для того, чтобы объяснить возникновение ощущений вкуса, запаха и звука. Я думаю, что если бы мы устранили уши, языки, носы, то остались бы только фигуры, число, движение”.
Иначе говоря, среди чувственно воспринимаемых качеств есть первичные и вторичные, позже их так и назовут. Есть такие, которые вроде бы настоящие, и их чувственные образы обладают сходством с оригиналом, но это только геометрические, в лучшем случае — механические характеристики природы: величина, фигура, то есть геометрическая форма, количество, движение как механическое перемещение. А всё остальное, — цвет, запах, звук, вкус — результат тех же первичных качеств, но только в каких-то сочетаниях, незаметных для нас, каких-то невидимых простым глазом частичек, которые, обладая этими первичными качествами «по-истине», производят в нас ощущение вторичных качеств. Мы с вами увидим, что буквально все философы с разных сторон будут подходить к этой проблеме первичных и вторичных качеств.

4.    Разработка философского метода познания. Рационализм и эмпиризм.

Центральное направление исследований философии той эпохи — это поиски метода познания. Всякая теория познания выступает прежде всего как методология, как наука о методе, о том, как нужно осуществлять правильное познание, чтобы оно приводило не к ошибкам, не к заблуждениям, а к истинным знаниям. И с самого начала в эту эпоху возникает два направления поисков метода: рационализм и эмпиризм.

Рационализм — это философская теория познания, принимающая за исходное начало разум, интеллект.

Эмпиризм — это философская теория познания, принимающая за исходное начало чувственные данные, ощущения.

Родина рационализма — Франция, родина эмпиризма — Англия. Распространено мнение, что это потому, что Англия была более передовой, уже приближалась к буржуазной революции, соответственно, английская философия была ближе к практике, к жизни, к философскому материализму, отсюда эмпиризм. Франция была, согласно этой позиции, феодальной страной, там буржуазная революция произойдет только в конце XVIII века, поэтому философия обречена была быть идеалистической, и отсюда, будто бы, приоритет, отдаваемый не чувствам, а разуму.

Но такое представление мне представляется ошибочным как исторически, так и философски. Исторически потому, что Франция отнюдь не была такой уж отсталой страной по сравнению с Англией. Маркс отмечал, что во Франции одновременно с Англией тоже происходил процесс первоначального накопления и экспроприации народных масс капиталом, но в другой форме. В Англии этот процесс осуществлялся посредством печально известных огораживаний, то есть сгона крестьян с земли землевладельцами, только по названию феодальными, по существу это были новые дворяне, по словам Маркса, представители уже землевладения буржуазного типа. Во Франции крестьяне формально остались на земле до самой революции, да и после. Но они были катастрофически разорены, прежде всего, налогами абсолютистского государства и целым рядом других форм эксплуатации, которые принято считать феодальными, но результатом их явилась, по оценке Маркса, также раннекапиталистическая экспроприация народных масс, не только крестьян, но и городских ремесленников, только совершившаяся иным, чем в Англии, способом.

Поэтому и политическая надстройка Франции отнюдь не представляла собой классического феодального государства. Более того, французский абсолютизм вёл упорную борьбу с сопротивлением феодалов, особенно ожесточённую во времена кардинала Ришелье как первого министра, когда были разрушены феодальные замки по его приказанию и, кстати, при поддержке третьего сословия. И само централизованное абсолютистское государство, хотя оно и было дворянским по составу, так сказать, своих основных кадров, не свойственно феодализму как формации. При феодализме власть носит иерархический характер, а никак не характер централизованной бюрократической машины, возникающей именно при абсолютизме и свойственной уже эпохе капитализма.

Кстати говоря, во Франции того времени сама государственная машина, в прямом смысле этого слова, продавалась короной французской буржуазии, которая, покупая государственные должности, приобретала вместе с ними и дворянские титулы, одворянивалась, пополняя так называемое «дворянство мантии», в противоположность старому «дворянству шпаги», и это было своего рода новое дворянство французского образца.

Поэтому неудивительно, что во Франции и в идеологической области мы встречаем отнюдь не проявления феодальной отсталости, а не менее передовые, по-своему, формы идеологии, идейного освоения Нового времени, чем в Англии, но отражающей, естественно, специфику этой французской модели первоначального накопления. И поскольку это первоначальное накопление носило не низовой стихийно-эмпирический характер, как в Англии, а централизованный, проникнутый некоторой идеей, воплощённой в абсолютистском государстве, то и формой осознания такого пути перехода к Новому времени должен был стать не эмпиризм, а рационализм.

Этим нисколько не отрицается то, что и эмпиризм, и рационализм имели глубочайшие корни в самом познании, в зарождающемся научном познании того времени. Как подчёркивал Ленин, всякая философия имеет, кроме общественно-исторических, гносеологические корни в процессе человеческого познания, и одно другого совсем не исключает. Но для того, чтобы понять, почему именно в Англии мы встречаем эмпиризм, а во Франции рационализм, и что рационализм отнюдь не «хуже», так сказать, эмпиризма, ни в смысле историко-стадиальном, ни в плане своего вклада в развитие философии, – для этого мы должны учитывать и общность, и различие путей исторического развития стран, ставших их родиной.

5.    Рационализм Р. Декарта.

По этой же причине я предпочитаю начать рассмотрение философии Нового времени не с английского эмпиризма, как это обычно делается, а с французского рационализма. Его крупнейшая фигура — Рене Декарт. Годы его жизни — 1596-1650. Выходец из провинциальной дворянской семьи, он в детстве был очень болезненным, все считали, что не жилец. Находясь постоянно под угрозой смерти из-за болезни лёгких, он жил только учёбой. Учился он в недавно созданной иезуитской школе. Иезуиты были, с одной стороны, ударным отрядом тогдашней католической реакции, а с другой – они создали передовую по тем временам систему образования. В частности, они весьма гуманно отнеслись к маленькому Декарту, считаясь с его болезненным состоянием, и он был за это признательным им всю жизнь. Правда, впоследствии орден иезуитов станет его непримиримым врагом и, по всей вероятности, приложит руку к его безвременной кончине.

Наукой и философией Декарт занялся уже в зрелые годы, сменив перед этим несколько занятий, попытавшись даже поступить на военную службу. В 1629 году, весьма знаменательном для европейской истории (поворотный пункт и в истории Франции, и в истории Тридцатилетней войны в Европе), Рене Декарт переезжает в Голландскую республику – самую, по тем временам, свободную в политическом и религиозном отношении страну, и последующие 20 лет живет в основном там, полностью отдаваясь научным занятиям. Ему принадлежит ряд математических открытий.

Первое его философское произведение, написанное, видимо, ещё до переезда в Нидерланды, называлось «Правила для руководства ума». Очень знаменательное название. С самого начала он был озабочен созданием нового метода познания. Первое правило – они у него в этом произведении пронумерованы –  гласит: ”Целью научных занятий должно быть направление ума таким образом, чтобы он выносил прочные и истинные суждения о всех встречающихся предметах”.

В некоторых суждениях Декарт очень сильно опережает свою эпоху. Философии той эпохи часто приписывают «метафизическое» мышление. Это тоже идёт от отрицания схоластики, называвшей «метафизикой (буквально – «после физики») философскую часть трудов Аристотеля, располагаемую его последователями после работы учителя о природе – «Физики».  В Новое время под метафизикой стали понимать рассмотрение объектов в изолированности и неподвижности.

Что касается Декарта, то он такого подхода никак не проявляет.  Наоборот, в первом же его правиле сказано: “Все науки находятся во взаимной связи и зависимости одна от другой”; поэтому, стремясь к познанию истины, недостаточно избирать какую-то одну из этих наук, а надо заботиться прежде всего об увеличении «естественного света разума». С самого начала Декарт отдаёт предпочтение разуму.

Правило второе: «Всякая наука заключается в достоверном и очевидном познании. Мы отвергаем настоящим правилом все познания, являющиеся только вероятными». Откуда это правило? Конечно, из математики. Это аксиоматический принцип построения математического знания, который Декарт кладёт в основу всякого достоверного познания вообще. И это достоверное познание для него должно быть очевидным или, как он позже это назовёт, “ясным и отчётливым”. То есть, с одной стороны, оно должно быть очевидно, ясно, как математические аксиомы. С другой стороны, должно быть отчётливым, то есть ясно отграниченным от всякого другого.

Признаёт, правда, Декарт и путь опыта, однако, “опыт часто вводит нас в заблуждения”, констатирует он, и в основе познания, по Декарту, лежит интуиция. Под интуицией он понимает именно ясное и отчетливое “узрение”, так сказать, исходных начал познания.

Дополняется интуиция дедукцией, то есть логическим выводом. По-испански, например, «deduсción» и значит «вывод».

Декарт даже преувеличивал достоинства дедукции: “Опыт часто вводит нас в заблуждение, тогда как дедукция или чистое умозаключение об одной вещи через посредство другой, если и может быть упущено, то никогда не может быть плохо построено, даже и у умов, весьма мало привычных к мышлению”. Хотелось бы, чтобы это было так. “Из этого ясно, почему арифметика и геометрия намного больше достоверны, чем другие науки”, – писал Декарт. “Ищущие верного пути к истине не должны заниматься исследованием таких вещей, от которых они не могут иметь знаний, по достоверности равных арифметическим и геометрическим доказательствам”. Таким образом, математика принимается за образец всякого знания.

Правило третье: «Истина не определяется большинством голосов и даже единогласием. Если дело касается трудного вопроса, то более вероятно, что истина находится на стороне меньшинства, а не большинства». И в любом случае, подчёркивает Декарт, её надо найти с очевидностью, найти самому именно посредством интуиции и дедукции.

Правило четвёртое: «Метод необходим для отыскания истины. Уж лучше совсем не помышлять об отыскании каких бы то ни было истин, чем делать это без всякого метода», – пишет Декарт. Он сравнивает человека, который берётся за исследования, не имея метода, с тем, кто блуждает во мраке и, в конце концов, глаза его не могут больше переносить свет, в данном случае – свет разума. “Под методом же я разумею точные и простые правила, строгое соблюдение которых всегда препятствует принятию ложного за истинное, и без излишней траты умственных сил, но постепенно и непрерывно увеличивая знания, способствует тому, что ум достигает истинного познания всего того, что ему доступно”. Иначе говоря: владея истинным методом, можно гарантированно достигать истины. И эта методология предполагает и научную дисциплину, которая должна заниматься её разработкой. Как пишет Декарт: “Должна существовать некая общая наука, объясняющая всё относящееся к порядку и мере, и эта наука должна называться именем всеобщей математики, ибо она содержит в себе всё то, благодаря чему другие науки называются частями математики”.

В то же время, среди правил Декарта есть и такие, которые предвосхищают последующее развитие философии и выходят за пределы метафизического образа мышления.

Вот правило шестое: «Все вещи, если их не рассматривать изолированно одну от другой, но сравнивать, чтобы познать одни через посредства других, можно назвать абсолютными или относительными. Абсолютным я называю всё, что содержит в себе искомую ясность и простоту. Например, всё, что рассматривают как независимое, причину, простое, всеобщее и единое. Относительным я называю то, что имеет ту же природу или, по крайней мере, нечто общее с нею, благодаря чему его можно соотнести с абсолютным и вывести из него. Но кроме того, оно содержит в своём понятии ещё нечто другое, что я называю отношениями. К последним надлежит причислить все, что называется зависимым, следствием, сложным, отдельным, множественным, неравным, несходным, косвенным и так далее».

Это – основополагающие понятия диалектической философии: абсолютное и относительное. Причём, относительное здесь понимается не просто как определение, производное от абсолютного, а именно как выражающее – причём в своём понятии, теоретически, концептуально выражающее – некие отношения между предметами нашего исследования.

Декарт продолжает: “Именно в неустанном искании самого абсолютного заключается весь секрет метода. Почему? Некоторые вещи кажутся более абсолютными с одной точки зрения, чем другие”. Это уже вполне диалектическая идея. “Рассматриваемые же иначе, они оказываются более относительными. Так, например, всеобщее более абсолютно, чем частное, потому что оно обладает более простой природой. Но его же можно назвать и более относительным, ибо оно нуждается для своего существования в единичных вещах”.

Здесь, осознавал ли это ясно и отчётливо сам Декарт или нет, мы имеем диалектический взаимопереход противоположностей.

Но мало этого. Декарт подчёркивает: “Строго говоря, очень мало существует таких ясных и простых вещей, которые можно интуитивно постичь с первого взгляда и через самих себя непосредственно, ни через посредство каких-либо других. И их надлежит тщательно подмечать, ибо они являются тем, что мы называем простейшим в каждом ряде. Все же прочие мы можем познать не иначе, как путем выведения их из этих вещей”. Здесь в форме математической аксиоматики предвосхищается то, что всякая развитая наука должна быть изложена, выведена из некоторого простейшего отношения. То, что, между прочим, будет сделано К. Марксом в Капитале. Он начнёт свой великий труд именно с выявления простейшего отношения товарного производства и будет диалектически, конечно, уже на более высоком уровне философской культуры, но именно логически выводить из простейшего отношения все следствия.

И этого без наследия рационализма эпохи Декарта и самого Декарта тоже бы не было, не было бы ни Гегеля, ни Маркса. Никакой эмпиризм заменить этого не мог. По одному этому Декарт заслуживает того, чтобы начать изложение философии Нового времени с него.
В правиле восьмом он сам формулирует своё понимание важности методологии: «Не может быть ничего более полезного, нежели исследовать, что такое человеческое познание, и как далеко оно простирается».

Мы не имеем возможности рассматривать все правила Декарта. Отмечу лишь то, что в одном из заключительных, двенадцатом, он, исходя из второй стороны основного вопроса философии, фактически формулирует этот вопрос как таковой: «Вещи должны быть рассматриваемы по отношению к нашему интеллекту иначе, чем по отношению к их реальному существованию». Декарт не сомневается в том, что вещи реально существуют вне сознания. «Тело само по себе есть нечто единое и простое, и в этом смысле его нельзя считать составленным из телесности, протяжения и фигуры, как частей, которые реально никогда не существуют в отдельности. Но по отношению к нашему интеллекту мы считаем данное тело составленным из этих трёх естеств, ибо мы мыслим каждое из них в отдельности прежде, чем будем иметь возможность говорить о том, что все они находятся в одной и той же вещи».

Здесь Декарт выявляет процесс абстрагирования: человек в своём познании выделяет отдельные стороны предмета, и хотя они в реальном предмете неотделимы друг от друга, и как таковые в отдельности не существуют, но в нашем познании они должны существовать, иначе никакого познания не получится. Но Декарт и на этом не останавливается. Естественно, в виде этих частей, «которые мы познаём столь ясно и отчётливо», что не можем их разделить на более отчётливо познаваемые, он выделяет, конечно, всё те же первичные качества: фигуру, протяжение, движение. «Всё же остальное мы представляем себе как бы составленным из этих частей».

То есть разум, интеллект сначала абстрагирует отдельные стороны, качества предмета, а затем из них, так сказать их разработав, их осмыслив, из них строит некий мысленный объект. Это чрезвычайно глубокая мысль, поскольку именно этим, опять же, будут заниматься и Гегель, и, в особенности, Маркс в «Капитале», а именно построением мысленного конкретного. То чувственное конкретное, с которого начинается познание, сначала разлагается на различные, даже противоречивые характеристики, они абстрагируются, каждая из них вырастает в понятие, а затем из этих понятий строится мысленное конкретное. На мой взгляд, у Декарта мы находим предвосхищение этого, опять же благодаря тому, что он, не отрицая чувственного опыта, начинает не с него, а с разума.

Следующее крупное произведение Декарта так и называется «Рассуждение о методе», и в нём Декарт формулирует, можно сказать, с законной гордостью свою программу-максимум: «Остерегаясь принимать за истинное то, что таковым не является, и всегда соблюдая должный порядок в выводах, можно убедиться, что нет ничего ни столь далёкого, чего нельзя было бы достичь, ни столь сокровенного, чего нельзя было бы открыть». Декарт полностью уверен в познаваемости мира, был бы только правильный метод. «Можно найти практическую философию, при помощи которой, зная силу и действие огня, воды, воздуха, звёзд, небес и всех других окружающих нас тел так же отчётливо, как мы знаем различные занятия наших ремесленников, мы могли бы точно таким же образом использовать их для всевозможных применений, и тем самым сделаться хозяевами и господами природы». Это уже заявка на всё последующее развитие науки и производства Нового времени.