Горбачёвщина

Р.И. Косолапов

Один друг-историк напомнил мне о том, что Жорес в свое время написал шеститомную «Социалистическую историю Французской революции», высказал мысль, что настал момент приступить к написанию «Социалистической или Коммунистической истории российской контрреволюции».

Понятно, что за это должен взяться скорее всего молодой человек, с хорошим «запасом хода», не обремененный догмами предшествующих эпох, максимально отрешенный от личных симпатий и антипатий, неизбежных для участников современных событий. Перед нами же стоит более скромная задача. В уходящем 1998 г. общественность отметила 95-летие большевизма. Осмысливать это явление нам пришлось в обстоятельствах, которые требуют жестко поставить вопросы: живо ли это идейное течение; существует ли еще соответствующая политическая партия; если такой партии сейчас нет, то что с нею случилось; наконец, нужна ли таковая народу и имеются ли шансы на ее возрождение?

Не давая пока ответа на этот вопрос, хочу привлечь ваше внимание к еще одному событию, но событию нашего недавнего прошлого. Тут тоже юбилейная дата — 10-летие. Но это юбилей негативный, позорный. Я имею в виду проведение XIX Всесоюзной конференции КПСС 28 июня — 1 июля 1988 года. В ее ходе правящая политическая партия впервые в истории сама санкционировала собственное устранение от власти. Уверен, в памяти коммунистического движения она останется как Горбачевский Термидор.

Данный термин происходит от названия одного из месяцев французского республиканского календаря (термидор — жаркий). В принятом политическом лексиконе он исторически связывается с 9 термидора (27 июля) 1794 года. Это был день свержения якобинской диктатуры трудящейся мелкой буржуазии во главе с Робеспьером и день торжества правой реакции. В общепринятом смысле он символизирует поражение и откат Революции, победу антинародных сил.

Широко известны разговоры о якобы термидорианском перерождении большевистской партии, ее ЦК во главе со Сталиным, системы диктатуры пролетариата, о «победе бюрократии над массами», которые в 20—30-х годах вели Троцкий и его сторонники (Троцкий Л. Д. Преданная революция. М., 1991. С. 90). Но мало кто нынче помнит, что о «Термидоре» после Октября заговаривали значительно раньше. Так клеймили ленинский НЭП «леваки», в этом смысле смыкавшиеся со «сменовеховцами».

Товарищи, читавшие книгу Троцкого «Преданная революция», находят в ней немало верных наблюдений и критических замечаний в адрес советской политической системы и ее правящего слоя. Благодаря этому многие попадают в плен логики автора. Это-то и нужно нашему противнику. Сегодня, в 90-х годах, в отношении эволюции советского строя, но применительно не к первой трети — середине XX века, а к его концу. Не к практике Сталина, которого он атакует, а к практике Хрущева—Горбачева, с которыми был бы, возможно, солидарен. Он оказался правым спустя одно-два поколения, что заставляет вспомнить стихи Пушкина:

Нет ни в чем вам благодати;
С счастием у вас разлад:
И прекрасны вы некстати
И умны вы невпопад.

Свидетельства этого «ума невпопад» очевидны. Троцкий метко отслеживает проявления того, что Ленин называл когда-то «бюрократическим извращением» рабочего государства. Он резонно указывает, что партия обязана зорко следить за тем, чтобы «ее границы оставались всегда строго очерченными», чтобы сохранялась «свобода критики и идейной борьбы», чтобы неизменно проявлялась «забота об ограждении большевистских рядов от пороков, связанных с властью» (Там же. С. 82). При этом в «Преданной революции» нет фактически ни одного критического предостережения, которого не содержалось бы ранее в трудах Ленина, не повторялось бы в публикациях Сталина.

В чем же разница? А вот в чем — и она качественная.

Первое — это нарушение меры. Троцкий безбожно сгущает краски. Разрозненные отрицательные явления он изображает как тенденцию, тенденцию объявляет законом, а распространенность, повторяемость таких явлений толкует как изменение сущности.

Второе — Троцкий привносит в свой анализ много личного и случайного. Если еще Гегель разделял в философии истории два момента — идею и человеческие страсти, то можно сказать, что у Ленина и то и другое находилось в редком гармоничном соответствии, у Сталина идея довлела страстям, у Троцкого страсти держали в силках идею.

И третье — это отношение к цели. У Ленина оно прозрачно и не требует комментариев. Сталина упрекают в упрощениях, прямолинейности и сопрягаемых с ними жестокостях. Троцкий, увы, доходит в помрачении страстей до ее подмены. «Режим Сталина, — пишет он в 1938 году, — стал главной опасностью для СССР в экономическом, моральном и военном отношении» (Преступления Сталина. М., 1994. С. 238). А отсюда чудовищный вывод: для победы некоей новой «политической революции» допустимо, даже желательно поражение Советского Союза в предстоящей войне с фашизмом.

Не имея возможности подробно рассматривать этот интереснейший сюжет, замечу, что Троцкий просчитался в своем прогнозе на целых полвека, да и то при том прискорбном условии, что ленинско-сталинская преемственная линия в руководстве советским обществом была уже с середины 50-х годов подменена хорошо замаскированным ползучим ревизионизмом. Знаменательно, но его отцом, начавшим осуществление всех худших предсказаний Троцкого, оказался Н. С. Хрущев, сам бывший троцкист. Будь иными в ЦК КПСС 40—50-х годов кадровый подбор и расстановка сил, при курсе, заданном XIX партсъездом, этим предсказаниям не суждено было бы сбыться.

Внешне все подавалось так, что Хрущев атакует и развенчивает «культ личности» Сталина во имя якобы восстановления норм и традиций ленинизма, социалистической демократии. Тут и в самом деле накопилось немало завалов. Реально же — и это выяснилось спустя пять лет — главным объектом атаки была диктатура рабочего класса — марксистская формула, замененная на XXII съезде КПСС на антинаучное, фантастическое клише — «общенародное государство».

Все знали, что неклассовых государств на свете не бывает. Все заучили аксиому, согласно которой в XX веке есть всего лишь два вида классового господства — диктатура буржуазии и диктатура пролетариата. И все же повзводно и поротно обществоведы кинулись доказывать «новое» слово, давно опровергнутое Марксом в «Критике Готской программы» и Лениным в «Государстве и революции». По Ленину, сие означало «прямое увеличение опасности свержения власти пролетариата буржуазией, которая использует завтра для контрреволюции то, что кажется близоруким людям лишь «теоретическим разногласием» сегодня (Полн. собр. соч. Т. 41. С. 189). Первым броским практическим проявлением пресловутой «общенародности» явился новочеркасский расстрел. Дух Термидора вышел из могилы.

Люди старшего поколения немало наслышаны о полной (а по Хрущеву, и «окончательной») победе социализма, о «монолитном единстве» КПСС. Констатация же фактов буржуазности и мелкобуржуазности правого и левого толка не только не допускалась, но и жестоко преследовалась. Незадолго до «перестройки» один читатель «Правды» всего лишь за намек на существование в советском обществе таких явлений обозвал меня агентом ЦРУ. В этой связи вспомним, что XIX съезд отказался от наименования ВКП(б). Тогда мы все были заворожены его заявлением, что «меньшевистская партия в СССР давно уже сошла со сцены» (Резолюции XIX съезда Коммунистической партии Советского Союза. М., 1953. С. 68). Мы позабыли, что неизжитая мелкобуржуазность России тем не менее постоянно и стихийно плодила и плодит политический, идейный и нравственный меньшевизм. Именно эта бацилла со всяческими ее мутациями: реформистскими и экстремистскими, троцкистскими и бухаринскими, космополитическими и националистическими, феодально-местническими и еврокоммунистическими, — когда ей дали распространиться, и породила к концу 80-х годов известный «эффект горбачевской КПСС».

В «Преданной революции» Троцкий изобразил два не лишенных проницательности сценария возможного развития событий с СССР. Первый вариант — низвержение советской бюрократии «революционной партией, которая имеет все качества старого большевизма и в то же время обогащена мировым опытом последнего периода» (Троцкий Л. Д. Преданная революция. С. 209). Второй вариант — низвержение «правящей советской касты» буржуазной партией.

Очевидно, методология эта, хотя она и отталкивается от реальных оснований, может быть принята нами только условно. То, что Троцкий называл советской бюрократией, было врагом прежде всего для Сталина. К сожалению, последнему не удалось полностью вывести партию из той инерции, которую ей навязали жесткие условия вооруженного противостояния и особенно те колоссальные потери (численно партия полегла на полях сражений дважды), которые стали ценой побед. Почитайте свежими глазами «Марксизм и вопросы языкознания», и вы ощутите живой протест против застоя и догматизма в науке, против окостенения мысли и абсолютизации авторитетов. «Экономические проблемы социализма в СССР» выводят страну на новые, творчески осмысленные и реалистически взвешенные рубежи созидания коммунистического общества, а принятый XIX съездом Устав КПСС являет собой кодекс поведения, пронизанный требованием правдивости и честности во всем.

Как современники реализованного второго, согласно Троцкому, варианта развития событий мы призваны принципиально отметать любые попытки валить этот поворот событий на Сталина. Кесарю — кесарево, а богу — богово. Советская система 50-х годов и советская система 80-х — это сродные, единые по исходным параметрам, но различные организмы.

Сошлюсь всего на два кардинальных факта. До сих пор из среды коммунистов раздаются голоса людей, насмерть перепуганных диктатурой рабочего класса, или, если перевести эту формулу на более простой язык, системой всеобщего трудовластия — в противовес капиталовластию. Диктатура — слово жестокое, «цитируют» эти горе-теоретики Ленина и замолкают на полуслове. Они будто и не догадываются, что главное в рабочей диктатуре не подавление в крайних случаях эксплуататорского меньшинства, не террор, а демократическая самоорганизация трудящегося большинства во имя гуманно-коллективистской постановки производства и обустройства общественной жизни. Вот и выходит, согласно воззрениям таких псевдокоммунистов, что диктат финансового капитала, как международного, так и наскоро сколоченного своего, — это «ззя», а самоуправление объединенного труда — «низзя». Грош цена их «коммунизму»!

«Ничего скрытого, ничего тайного, никаких регламентов, никаких формальностей, — писал Ленин в статье «К истории вопроса о диктатуре». — Ты — рабочий человек? Ты хочешь бороться за избавление России от горстки полицейских насильников? Ты — наш товарищ. Выбирай своего депутата, сейчас же, немедленно; выбирай, как считаешь удобным, — мы охотно и радостно примем его в полноправные члены нашего Совета рабочих депутатов, Крестьянского комитета, Совета солдатских депутатов и пр. и т. п. Это — власть, открытая для всех, делающая все на виду у массы, доступная массе, исходящая непосредственно от массы, прямой и непосредственный орган народной массы и ее воли» (Полн. собр. соч. Т. 41. С. 381). Неужто неактуален этот подход в нынешних условиях подъема шахтерского, студенческого и иного протестного движения? Неужто в условиях авторитарного президентского режима коммунисту прилично запугивать народ возможностью возрождения его собственной власти? Разве не делают ошибки те компартии, которые игнорируют советский потенциал наемного труда?

Замена формулы «государство рабочего класса» формулой «общенародное государство» грешила тем, что создавала иллюзию полного исчезновения как классовых различий, так и буржуазных элементов, которые тем временем накапливались под флагом брежневской бюрократии. Это во-первых. А во-вторых, она давала этим элементам «крышу», всячески маскируя их, приравнивая их интересы к интересам людей труда, искажая систему здравых социалистических оценок. Хрущев пытался в этой связи рассуждать даже о частичном отмирании государства, в то время как в действительности поступал наоборот — способствовал возвратному превращению государства трудящихся в государство частных собственников.

Другой кардинальный факт, на который следует указать, состоял в том, что с середины 60-х годов в качестве основного показателя эффективности производства утвердилась прибыль. Очевидно, это круто расходилось с марксистско-ленинской методологией, с опытом сталинского периода, когда с хозяйственника спрашивали данные о понижении себестоимости продукции, добивались снижения отпускных и розничных цен. Возникла мощная государственно-капиталистическая тенденция, которая при несдерживаемой бюрократизации управления и отстранении партии от хозяйственной и кадровой работы привела к конвертации власти на собственность, то есть к реставрации капитализма.

В отношении 80—90-х годов Троцкий оказался прав в том смысле, что горбачевско-яковлевская клика нашла «немало готовых слуг среди нынешних бюрократов, администраторов, техников, директоров, партийных секретарей, вообще привилегированных верхов. Чистка государственного аппарата, — писал он, — понадобилась бы, конечно, и в этом случае, но буржуазной реставрации пришлось бы, пожалуй, вычистить меньше народу, чем революционной партии. Главной задачей новой власти было бы, однако, восстановление частной собственности на средства производства. Прежде всего потребовалось бы создание условий для выделения из слабых колхозов крепких фермеров и для превращения сильных колхозов в производственные кооперативы буржуазного типа, в сельскохозяйственные акционерные компании. В области промышленности денационализация началась бы с предприятий легкой и пищевой промышленности. Плановое начало превратилось бы на переходный период в серию компромиссов между государственной властью и отдельными «корпорациями», т. е. потенциальными собственниками из советских капитанов промышленности, из бывших собственников-эмигрантов и иностранных капиталистов. Несмотря на то, что советская бюрократия многое подготовила для буржуазной реставрации, в области форм собственности и методики хозяйства новый режим должен был бы произвести не реформу, а социальный переворот» (Троцкий Л. Д. Преданная революция. С. 209—210).

Совершенно очевидно, что Горбачев и Ельцин осуществили этот прогноз Троцкого почти буквально, словно выполняли руководящую инструкцию. И дело не в их «начитанности» или же следовании некоей доктрине. Дело в широкой подготовленности их наставников за рубежом, в прагматической способности этих господ ставить на службу своим корыстным интересам весь мировой опыт, независимо от его происхождения. Дело в логике исторического процесса, которая при замене даже одной ключевой составляющей резко меняет свой алгоритм.

К XIX партконференции «горбисты» располагали солидным реставрационным заделом. Выдвинув в 1985 году в качестве козыря задачу научно-технического прогресса, предложив и провалив программу подъема машиностроения, они дискредитировали саму идею. Две «модели хозрасчета» и внедрение кооперативов буржуазного толка наряду с подрывом системы научно-централизованного планирования подготовили предпосылки дезинтеграции и развала целостного народного хозяйства.

Вдалбливание в головы миллионов мнения о «ничейности» общественной собственности и ее якобы неэффективности сочеталось с умышленной организацией дефицита бытовых благ, которые еще недавно имелись в достатке. Помните частушку: «По талонам — горькое, по талонам — сладкое. Что же ты наделала, голова с заплаткою?»... Тем самым реставраторы убивали сразу двух зайцев — наносили удар по отечественному производству потребительских товаров и создавали общественное мнение в пользу сдачи внутреннего рынка западным поставщикам. Предпринимался уникальный эксперимент: горбачевцы — понимали они или же не очень — обеспечивали рассасывание кризиса пе­репроизводства у капиталистических партнеров за счет устройства национальной катастрофы в своей стране.

Но и на этом «голова с заплаткой» не успокоилась. При всем дефиците своего интеллектуального содержания она хорошо понимала, что народ не повернуть вспять, не свернув шею правящей партии. На XIX партконференции доклад Горбачева был посвящен теме «Как углубить и сделать необратимой революционную перестройку» (XIX Всесоюзная конференция Коммунистической партии Советского Союза. Стено­графический отчет. Т. 1. М., 1988. С. 19.). Сообщение новоявленного генсека было полно обманных ходов. Поскольку конференция широко транслировалась по телевидению, час за часом, день за днем отчетливо прослеживалась тактика политического надувательства, которую, к сожале­нию, всерьез воспринимали делегаты.

Сегодня стенограмму конференции крайне тяжко читать. Она переполнена циничной демагогией, спекуляцией на святом — от бесконечных клятв в верности ленинизму до провозглашения принципа Протагора «Человек есть мера всех вещей». Только теперь наши обманутые соотечественники узнают правду о замыслах «прорабов перестройки». В недавнем интервью «Известиям» (17.06.98. С. 5) небезызвестный А. Н. Яковлев, кстати, председательствовавший на втором заседании конференции, заявил, что с системой «надо было... как-то кончать». Далее он цинично кликушествует: «Есть разные пути, например, диссидентство. Но оно бесперспективно. Надо было действовать изнутри. У нас был единственный путь — подорвать тоталитарный режим изнутри при помощи дисциплины тоталитарной партии. Мы свое дело сделали».

Отмечу из этого «сделанного» всего несколько моментов. Под предлогом «разграничения» функций партийных и советских органов было предложено избирать председателями Советов снизу вверх, по всей иерархии первых секретарей соответствующих партийных комитетов. «Это же не разграничение, а, наоборот, странное слияние», — недоумевали многие. Но Горбачев настаивал и настоял. Он поставил партийное руководство под контроль внепартийной, чиновничье-интеллигентской и мелкобуржуазной смеси, в которую стали быстро превращаться Советы. Он посадил их под дамоклов меч произвола толпы. Он узаконил механизм осуществления лозунга кронштадтцев «Советы без коммунистов».

Вы спросите: почему? А потому, что одновременно Горби растоптал социально-классовый принцип формирования Советов. «...Не следует опасаться непропорционального представительства различных слоев населения, — заявил Горбачев. — Боевые, политически грамотные и активные люди есть у нас и в рабочем классе, и в крестьянстве, и в интеллигенции. Надо лишь создать хорошо отлаженный состязательный механизм, который обеспечит их наилучший отбор избирателями. И тогда все основные группы населения, их интересы, найдут свое отражение в составе Советов» (XIX Всесоюзная конференция Коммунистической партии Советского Союза... Т. 1. С. 57).

Я слушал доклад в трансляции и был поражен тем, насколько рабски, без живой реакции проглотил 5-тысячный съезд этот смертный приговор власти трудящихся. Так осуществлял, проводил Горбачев провозглашенный им «процесс преодоления отчуждения человека от власти», так он доводил «нашу государственность до общенародной в полном объеме этого понятия» (Там же. Т. 1. С. 50—53). В результате мы получили бешеную кампанию в печати против пресловутых «кухарок» и «кухаркиных детей» в руководящих органах. С этого началось прославление «умных юристов» и сомнительной «элиты». Так пропагандировались преимущественные возможности избраться для лиц, располагающих свободным временем, связями, деньгами. Съезд народных депутатов СССР, избранный, согласно новым правилам, в 1989 году, имел в своем составе лишь 17% рабочих и крестьян; Съезд народных депутатов РСФСР, появившийся через год, — менее 7%. Оба органа успешно потрудились над буржуазной перелицовкой советских конституций.

Власть Советов могла бы быть спасена, если бы наряду с альтернативностью выборов был восстановлен производственный принцип их формирования, практика непосредственного делегирования в Советы трудовыми коллективами своих представителей и отзыва их. Но в расчеты горбистов входило нечто противоположное. Они, спекулируя на «партийной дисциплине», задолго до августа 1991 года совершили контрреволюционный юридический переворот. КПСС в лице даже ее самых «левых» деятелей — не буду называть имен — не сумела все это распознать. Где в это время находились высокопоставленные «ученые» юристы, вы знаете.

Незабываемым было выступление известного актера М. Ульянова. «Я не хочу, — сказал он в заключение, — чтобы когда-нибудь о нас горько и страшно сказали словами Владимира Ильича Ленина: «...Революционная фраза о революционной войне погубила революцию». Предчувствие не обмануло Михаила Александровича. Именно так и случилось, притом не без его личного участия. Он в той же речи основательно поработал на культ Горбачева, страстно потребовав его фактической несменяемости. И что в итоге? В лучшем случае — разбитое корыто. Прав же оказался другой художник, писатель Юрий Бондарев, который прозорливо сравнил «нашу перестройку с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка...» (Там же. Т. 1. С. 224).

Конференция, по сути, упразднила пролетарскую систему народовластия. Она санкционировала окончательный слом той модели демократии, первым опытом которой стала Парижская коммуна и которая получила свое воплощение в Советах. Не был восстановлен производственный принцип их формирования, отмененным оказался классовый подход. В нарушение прямых ленинских установок оправдывалось введение президентской системы правления и буржуазное разделение властей, возрождался миф о «правовом государстве» и «гражданством обществе». Над этим ворохом обычных нелепостей и исторических отбросов XVIII—XIX веков цинично красовался принцип «разрешено все, что не запрещено законом» (Там же. Т. 2. С. 171). За сим последовало распространение невиданных ранее в советском обществе форм преступности, получил благословение юридический и моральный «беспредел».

Теперь совершенно ясно, что «культ личности Сталина» был одиозно преувеличен и превращен в ложную мишень, гвоздя по которой КПСС сама уничтожала и себя, и социалистический строй. Это доказывают вновь открытые документы, вскрывающие фальшь хрущевско-горбачевской пропаганды. Приведу для иллюстрации фрагмент из найденной мною месяц назад записи беседы Сталина с авторским коллективом его краткой биографии 23 декабря 1946 года, сделанной по живым следам историком В. Д. Мочаловым (материал не публиковался). Вот мнение Сталина о книге:

«Очень много ошибок. Тон нехороший, эсеровский. У меня всякие учения, вплоть до какого-то учения о постоянных факторах войны. Оказывается, у меня есть учение о коммунизме, как будто Ленин, видите ли, говорил только о социализме и ничего не говорил о коммунизме. А я, видите ли, сказал о коммунизме. Дальше, будто у меня есть учение об индустриализации страны, о коллективизации сельского хозяйства и т. п. и т. п. На самом деле именно Ленину принадлежит заслуга постановки вопроса об индустриализации нашей страны, так же и относительно вопроса о коллективизации сельского хозяйства и т. п.

Похвал много в этой биографии, возвеличения роли личности. Что должен делать читатель после прочтения этой биографии? Стать на колени и молиться на меня.

Марксизму не воспитываете.

Все дело рисуете так, что становись на коленки и молись на того, о ком вы пишете. Воспитатели чертовы...

Нам идолопоклонники не нужны...

Вот вы пишете, что у меня есть учение о постоянных и временных факторах войны, тогда как в любой истории войн об этом написано. Может быть, у меня это же сказано сильнее, определеннее, но и только.

У нас есть учение Маркса—Ленина. Никаких дополнительных учений не требуется.

Рабов воспитывают люди...

А если меня не станет?.. Любовь к партии не воспитываете. Меня не станет, тогда что?..

— Под рукой тов. Сталина, — пишет В. Д. Мочалов, — лежало богато оформленное, иллюстрированное издание биографии И. В. Сталина. Показывая на него, тов. Сталин спросил:

— Такое издание для чего?

Тов. Александров (начальник Управления пропаганды ЦК ВКП(б). — Р. К.) попытался в оправдание выпуска в небольшом тираже иллюстрированного издания сказать, что оно нужно для библиотек, клубов и т. п.

— Библиотек у нас сотни тысяч, — сказал на это тов. Сталин. — От такого издания тошнота берет.

Вот относительно Баку говорится, что, дескать, до моего приезда там у большевиков ничего не было и стоило мне появиться, как все сразу переменилось.

Один все устроил. Хотите — верьте, хотите — не верьте!..

На самом деле как было дело? Надо было создать кадры. Такие кадры большевиков в Баку сложились. Имена этих людей я в соответствующем месте перечислил.

То же касается и другого периода. Ведь такие люди, как Дзержинский, Фрунзе, Куйбышев, жили, работали, а о них не пишут, они отсутствуют...

Это же относится и к периоду Отечественной войны.

Надо было взять способных людей, собрать их, закалить. Такие люди собрались вокруг главного командования Красной Армии.

Нигде не сказано ясно, что я ученик Ленина. Не понято... Только где-то глухо об этом упоминается. На самом деле я считал и считаю себя учеником Ленина. Об этом я ясно сказал в известной беседе с Людвигом... Я ученик Ленина, Ленин меня учил, а не наоборот. Никто же не может сказать, что я не ученик Ленина.

Он проложил дорогу, а мы по этой проторенной дороге идем».

Цитируя эту прямую речь, я не хотел бы как-то упрощать и выгораживать Сталина из общеисторического процесса, а тем более ограждать его от справедливой объективной критики. Но факты — упрямая вещь. Ни сдобренный желчью, тенденциозный просчет Троцкого с Термидором на целые полвека, ни контрреволюционную сущность антисталинизма теперь уже не скрыть. Это надо видеть и знать, чтобы уверенно шагать в будущее. Строить его возможно только на фундаменте прошлого. Без честного видения и истолкования подобных вещей нам не спасти лучшее в большевизме и, я уверен, не спасти Россию. Лишь избавляясь от оппортунистических предрассудков и догматизма, лишь сбрасывая с себя, как говорил В. Маяковский, «собак пошлости», мы победим.