Начало философии нового времени.
Рационализм и эмпиризм XVII-XVIII веков (4)

Часть 1. Часть2.
Часть 3. Часть4.

«Истина и ложь — атрибуты речи, а не вещей», по Гоббсу. Это даже не свойства самого по себе сознания, в котором может быть ошибка, но не может быть лжи; ложь может быть связана только с речью. Гоббс отмечает, продолжая здесь Бэкона, что наряду со способностью обобщения речь порождает и массу заблуждений, и благодаря ей род человеческий даже обладает привилегией абсурда. Рассуждения, то есть наши логические операции с мыслями, для Гоббса есть не что иное, как подсчитывание, то есть складывание и вычитание связей общих имён с целью отметить и обозначить наши мысли. Перед нами – опять же математическая модель познания, но проецируемая на речь, язык. И поэтому главное в методе Гоббса — это «исправление имён», как сказали бы ещё древнекитайские философы. «Свет человеческого ума — это вразумительные слова, однако предварительно очищенные от всякой двусмысленности точными дефинициями». В значительной мере до наших дней англоязычная философия и будет заниматься именно этим –лингвистическими исканиями всякого рода, претендующими разрешить философские проблемы.

Правда, Гоббс, современник и участник ожесточённой политической борьбы как в своей родной Англии, так и во Франции, где он был в эмиграции, проницательно замечает: «Я не сомневаюсь, что если бы истина, что три угла треугольника равны двум углам квадрата, противоречила чьему-либо праву на власть или интересам тех, кто уже обладает властью, то, поскольку это было бы во власти тех, чьи интересы задеты этой истиной, учение геометрии было бы если не оспариваемо, то вытеснено сожжением всех книг по геометрии».

Гоббс, хоть и был противником Английской буржуазной революции, не менее Декарта и Бэкона настаивал на принципиальном равенстве людей. «Природа создала людей равными в отношении физических и умственных способностей, разница между ними не настолько велика, чтобы один мог претендовать на какое-то благо, а другой — нет». Однако это для Гоббса само по себе отнюдь не только и не столько благо, а скорее зло. Поскольку «пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех». Это происходит именно потому, что у каждого, в принципе, есть одинаковые или почти одинаковые с другими основания претендовать на всё, что он хочет себе присвоить. «Указанное состояние характеризуется также отсутствием собственности, владения, точного разграничения между моим и твоим». Чтобы избежать войны всех против всех и не перебить друг друга, людям приходится учредить государственную власть, поставить над собой некоего правителя, который держал бы всех в страхе и избавлял тем самым от ещё большего страха друг перед другом. «Таково рождение этого великого Левиафана, или, вернее, выражаясь более почтительно, того смертного бога, которому мы под владычеством бессмертного бога обязаны своим миром и своей защитой».

Впрочем, Гоббс не видит здесь противоречия с человеческой свободой. «Свобода и необходимость совместимы; всякому, кто мог бы видеть связь причин, была бы очевидна необходимость всех произвольных человеческих действий». То есть ещё до Спинозы Гоббс понимает свободу как осознанную необходимость.

8. Классик английского эмпиризма Д. Локк, его роль в истории и философии.

Следующий этап в развитии английского эмпиризма связан также со следующим этапом Английской буржуазной революции. А именно – с так называемой Славной революцией 1688-89 годов, которая хоть и носила верхушечный характер, но подвела черту под попытками реставрации абсолютизма в Англии и утвердила в стране конституционную монархию; новое дворянство и буржуазия окончательно заключили между собой классовый компромисс. Сыном этого компромисса, в теории, как и в политике, Маркс и Энгельс называли Джона Локка. На самом деле он был не только сыном, но в некотором роде даже отцом этого компромисса. Локк был активнейшим и виднейшим участником идейной и политической борьбы, одним из руководителей оппозиционной партии вигов, которая подготовила и осуществила Славную революцию, давшую самому Локку возможность вернуться из эмиграции. Сразу по возвращении он публикует свой «Опыт о человеческом разуме». Это – 1690 год, но работал он над ним около двадцати лет.

Как и другие философы этой эпохи, Локк стремится сделать разум своим собственным объектом, то есть найти правильный метод мышления. К этому он прибавляет и правильный метод воспитания. Локк прославился как выдающийся педагог и теоретик обучения.
Главное, что он пытался доказать в своём труде, – это отсутствие врождённых идей, на которых, как мы видели, настаивал Декарт, да и многие философы, начиная с Платона. Идея для Локка – это вообще всё, что является объектом мышления человека, и эти идеи не могут для него быть врождёнными. Он ставит своей задачей показать, что «люди, исключительно при помощи своих природных способностей, без всякого содействия со стороны врождённых запечатлений, могут достигнуть всего своего знания и прийти к достоверности без каких-либо первоначальных понятий или принципов».

Эта установка Локка будет продолжена французским материализмом XVIII века и последующей традицией буржуазной философии. В ней содержится, конечно, стремление обосновать независимость способностей людей от их происхождения. Коль скоро нет в сознании ничего врождённого, то никакая родовитость не может сама по себе давать интеллектуального превосходства над потомками простолюдинов. Кроме того, что особенно было важно для Локка, это призвано обосновать почти всемогущество образования и воспитания, доказать, что именно таким образом можно избавить людей от предрассудков, и, воспитав новых людей, если не создать, то упрочить новое общество.

Отсутствие врождённых идей Локк доказывает, в частности, тем, что нет принципов, которые бы пользовались признанием всего человечества. Локк не согласился бы с современными поборниками «общечеловеческих ценностей», таковых, с его точки зрения, нет и быть не может. В том числе, хоть он и не подвергал сомнению религию как таковую, но и понятие о Боге, согласно ему, не пользуется признанием всего человечества, и не является, говоря языком эпигонов его противников, «общечеловеческой ценностью». Вслед за Гоббсом он объясняет и то, откуда берётся мнение о врождённых принципах. «Обладать авторитетом диктатора принципов и наставника неоспоримых истин, и заставлять других на веру принимать за врождённый принцип всё, что может служить целям учителя, – это немалая власть человека над человеком».

Из этого Локк делает вывод, что разум человека, сознание человека, в момент его рождения представляет собой «чистую доску», по-латыни tabula rasa. «Никаких письмен, знаков на ней нет, до всего разум доходит сам, отправляясь от чувственных данных. Ощущения сперва вводят единичные идеи и заполняют ими ещё пустое место, и по мере того, как разум постепенно осваивается с некоторыми из них, они помещаются в памяти вместе с данными им именами. Затем, подвигаясь вперёд, разум абстрагирует их, и постепенно научается употреблению общих имён; так разум наделяется идеями и словами, материалом своей способности исполнения рассуждения».

Локк был не совсем последователен в том, как же соотносится содержание нашего ума с реальностью вне его. С одной стороны, он утверждает: «У ума во всех его мыслях и рассуждениях нет непосредственного объекта, кроме его собственных идей, и наше познание касается только их». Но далее он пишет, что наш разум не только сравнивает идеи между собой, но и обнаруживает, что эти идеи имеют реальное существование вне ума. Поэтому неудивительно, что в дальнейшем и материалисты, и идеалисты апеллировали к Локку, к разным сторонам его позиции, столь же компромиссной, как и Славная революция.

Вообще же рассуждение, включение разума, по Локку, необходимо тогда, когда мы не можем непосредственно сравнить два предмета. Пример всё тот же – три угла треугольника и два прямых угла: не можем мы непосредственно наложить их друг на друга, поэтому приходится это делать через посредство других идей, то есть требуется логическое рассуждение.

Признаёт Локк интуицию и доказательство как две ступени нашего познания. То, что не достигается тем или другим, есть лишь вера или мнение, а не знание, по крайней мере для всех общих истин. А вот что касается единичного существования конечных предметов вне нас, то это третий вид познания, и, как пишет Локк: «Здесь у нас есть чувство очевидности, устраняющее всякое сомнение». То есть сам Локк не сомневается, что реально существуют внешние предметы, данные нам в ощущениях, и что наши органы чувств так или иначе дают нам верное представление об этой реальности. «Исследование причины, вызывающей идеи, — пишет он, — относится не к идее, как она существует в разуме, а к природе вещи, существующей вне нас». «Это две совершенно различные вещи, которые нужно старательно различать», — чётко подчёркивает Локк.

Современник и хороший знакомый Ньютона, очень высоко ставивший его физические открытия, его механику, Локк и взаимодействие органов чувств с их объектами старался представить себе механически. «Тела вызывают в нас идеи, очевидно, — предполагал Локк, — посредством толчка». Незримого, конечно, толчка каких-то невидимых глазом частиц. Это, конечно, начало механистической тенденции в философии, но только самое начало; в главном и основном мышление Локка ещё остаётся скорее математическо-геометрическим, как и у всех его философских современников и предшественников.

Следуя традиции некоторых ещё средневековых английских мыслителей, Локк задавался даже вопросом о том, мыслит ли какой-нибудь чисто материальный предмет или нет? Но он считал, что мы, возможно, никогда не будем в состоянии это узнать. Как и его средневековые предшественники, он полагал, что это никак не посягает на религиозное благочестие: «Представить себе, что Бог при желании может присоединить к материи способность к мышлению, по нашим понятиям нисколько не труднее для нашего разумения, чем представить себе, что он может присоединить к материи другую субстанцию со способностью мышления».

Именно Локку и его современнику, одному из основоположников физической и химической науки Роберту Бойлю, принадлежит терминологическое разграничение первичных и вторичных качеств. Как мы видели, начиная с Галилея, и у Декарта, и у Бэкона, и у Гоббса так или иначе эта идея встречается, но термины первичные и вторичные качества ввели Бойль и Локк, они очень тесно в это время между собой общались, так что это был совместный их творческий процесс.

Качества, которые совершенно неотделимы от тела, Локк называет первоначальными или первичными, и они порождают в нас простые идеи, то есть протяжённость, форму, движение, число, а также покой и плотность. Локк первым вводит эти характеристики, которые отсылают нас уже не только к математическому, а и к механическому знанию.

В то же время здесь отражается, конечно, и некоторый сдвиг философского мышления в сторону общественной стабильности, появляется какая-то внутренняя установка на большую основательность, большую твёрдость и устойчивость. Развитие знаний о природе всегда испытывает сильное влияние общественной атмосферы и идей об обществе, и наоборот.

Ощущения, согласно Локку, дают нам образы первичных качеств. То есть ощущения первичных качеств, величины, формы, протяжённости, движения и покоя, плотности, обладают сходством с тем, каковы эти качества в самой природе. А вот что касается вторичных качеств, то здесь никакого сходства нет, это лишь знаки, а на самом деле существуют лишь первичные качества, физические, механико-геометрические характеристики частиц, из которых состоит всё сущее.

Локк, как и его современники-естествоиспытатели, воскрешает демокритовский атомизм, закладывая основы естественно-научной картины мира, которая без больших изменений просуществует до XX века. В то же время в философском плане это разграничение первичных и вторичных качеств, и признание сходства с объектом только за ощущениями первичных качеств, делает теорию познания Локка в определённом смысле уязвимой, и создаёт возможность развития английского эмпиризма совсем в другую, уже отнюдь не прогрессивную сторону. Но об этом нам придётся говорить уже на следующих лекциях.

Вопросы и уточнения:

1.     «Кстати говоря, Атлантидой тогда часто называли Новый Свет, и сам Бэкон в «Новом органоне» об этом упоминает, так что не имеет ли он здесь в виду Америку?» Читала данное произведение, там подчёркивается, что нет. Происхождение жителей Америки он возводит к спасшимся от всемирного потопа на верхушках высоких гор (то есть они потомки Адама, но не потомки Ноя, отголоски спора о коадамитах и преадамитах), мол, там же спаслись и птицы, и с тех пор, мол, у индейцев привычка ходить голыми, прикрываясь только пучком перьев. О том, что жители Анд, в отличие от жителей островов Карибского бассейна, голыми не ходят и знают нормальную одежду, Бэкон был, очевидно, не в теме. Также не знал, что высоко в горах под жёстким ультрафиолетом без одежды вообще никак. Для него индейцы именно дикари и сомнению он это не подвергает. У него Атлантида потому и Новая, что в том числе подчёркивается контраст с Новым Светом. И Бэкон описывает в своей сциентистской утопии безусловно белую цивилизацию, даже тот факт, что её разведчики имеют возможность маскироваться под белых европейцев, об этом тоже говорит.

В некоторое заблуждение может ввести тот момент, что Бэкон подчёркивает отсутствие в своей сциентистской утопии борделей (что роднит с протоклассовыми обществами), и подчёркивает сравнительно рано заключаемые браки, однако в то же время общество Новой Атлантиды глубоко патриархально, чествуют там именно многодетных отцов, а матери тут на вторых ролях, так что Бэкон, в отличие от Мора и Кампанеллы, не ориентировался на какой-то реальный образец, а просто описывал свои представления об идеале.

- Очень интересные соображения, но не на тему нашей сегодняшней лекции.

2.    Есть ли другие рационалисты кроме Декарта? Куда отнести последователя Эпикура Гассенди?

Рационализм был широким интеллектуальным движением, в котором были разные течения и школы. В том числе и Гассенди, и Лейбниц – соперник Ньютона по математическим открытиям и создатель оригинальной концепции плюралистического идеализма, навеянной, вероятно, «плюрализмом» раздробленной после Тридцатилетней войны Германии. В плане методологии все они были рационалистами. Но эти разновидности рационализма не получили непосредственного продолжения в истории философии, не смогли создать своих устойчивых школ. Нам, при ограниченности времени и ресурсов, приходится сосредоточивать внимание на магистральных направлениях развития общественной мысли, имевших самое серьёзное продолжение. Среди рационалистов это – направления Декарта и Спинозы, о котором речь у нас пойдёт дальше.

3.    Кстати, антисоветская аргументация часто основывается на стихийном эмпиризме, когда в качестве аргумента приводится некий факт (например, в «Швейцарии живут богато» или «в Швеции при шведском социализме уровень жизни выше, чем в соцстранах»), но отвергаются его объяснения, потому что с точки зрения эмпирика факты прочны, а их объяснения сомнительны, так как почти всё можно объяснить несколькими разными способами.

Этот аргумент крайних эмпириков неубедителен, так как человеком, существом общественным в своей сущности, «факты» усваиваются не менее выборочно, чем их объяснения. Этой избирательности нашего познания только марксизм может в принципе противопоставить критерий общественной практики в её целом. Речь идёт не только о чьей-то субъективной практике, а о законах совокупной деятельности всего человечества по преобразованию природы и общественных отношений, а также познанию самих этих законов.

4.    Насчёт идеи Гоббса, что мысли могут быть только в форме слов. Именно эта идея лежала в основе теоретических построений Ноама Хомского: мол, мысли только в словах, и всё образное мышление выносится за скобки и как бы не считается. Между тем, как установили этологи и нейрофизиологи, даже у самых высших животных мышление как способ решения тех или иных задач (типа как достать еду из какого-то хитрого места) отдельно и слова как способ коммуникации отдельно. У человека мышление и речь для коммуникации идут раздельно до двух-двух с половиной лет, потом происходит языковой взрыв, связанный с тем, что мышление и речь наконец-то соединяются. У обученных языку жестов говорящих обезьян такого не происходит, они так на уровне двух-двух с половиной летнего ребёнка и остаются. Антропологически теперь известно, что звуковая речь появилась где-то на уровне Homo Habilis (аргумент — развитие шиловидного отростка гортани). Причём в некоторых группах питекантропов даже исчезала. Ну, а у неандертальцев уровень напряжения мышц на подъязычной кости был уже как у современного человека, так что там уже вполне говорили, и мыслить могли уже словами. Принимаю к сведению, но добавить ничего не могу – не в курсе последних открытий в этой области.