Коммуна — это не застывший эпизод
парижской истории, а живая идея

Анатоль Савосик[1]

Когда мы говорим о Коммуне, большинство людей сразу же вспоминают Париж, народное восстание, вспыхнувшее в марте 1871 года и подавленное Кровавой неделей два месяца спустя. Однако сводить историю коммун к Парижу означает упускать из виду целую динамику, простиравшуюся далеко за пределы столицы. Ведь Коммуна была не только парижской, но и лионской, марсельской, тулузской и, в более широком смысле, движением, затронувшим всю Францию, хотя и неравномерно. Понимание этого важно, чтобы воспринимать Коммуну не как изолированный эпизод, а как выражение более глубокого и всеобщего стремления: дать местному населению возможность самоорганизоваться, управлять своими делами и совместно строить своё будущее.

На рубеже 1870-х годов падение Империи и провозглашение Республики произошли не только в Париже. В Лионе, Марселе и Тулузе 4 сентября 1870 года Республика была провозглашена ещё до того, как это сделал Париж. Это были народные восстания, выражавшие желание порвать с Империей и возвещавшие о стремлении к большей местной власти, более близкой к повседневной реальности. Когда 18 марта 1871 года родилась Парижская Коммуна, эти города не остались равнодушными. Марсель, Лион, Сент-Этьен, Нарбонна, Тулуза, Ле-Крезо и Лимож, в свою очередь, пережили коммунальные эксперименты, длившиеся иногда несколько дней, иногда несколько недель. Они жестоко подавлялись, но демонстрировали одно и то же стремление: вырвать у центральной власти право самостоятельно принимать решения, создать политическое пространство, где жители были бы не зрителями, а действующими лицами. В сельской местности тоже ощущалось эхо: сажались деревья свободы, формировались комитеты и распространялись обращения в поддержку Парижа. Но осторожность взяла верх, поскольку изоляция, низкая политизация и страх репрессий сдержали революционный порыв.

Важно помнить, что Коммуна не была чисто парижским событием. Она выражала национальное стремление к автономии, местной демократии и социальной справедливости. Париж был её пульсирующим сердцем, но провинция была её резонансом и продолжением. Коммуна воплощала идею о том, что мужчины и женщины в своих городах и деревнях могут объединиться, чтобы решать, как им жить вместе, управлять своими ресурсами и преобразовывать общество снизу доверху. Этот идеал, хотя и был разрушен репрессиями 1871 года, продолжает тревожить историю, поскольку воплощает универсальную истину: волю народов взять свою судьбу в свои руки.

Но этот идеал не ограничивается Францией XIX века. Даже сегодня, в других контекстах, на других континентах, он возрождается в новых формах. Современная Венесуэла — яркий пример. Там понятие коммуны не ограничивается мимолетным или локальным восстанием. Оно относится к форме народной организации, способу построения власти снизу вверх. Это живая ткань солидарности, коллективного планирования и общей ответственности. Коммуна — это поэзия в действии, сообщество, которое прорастает, барабан, призывающий к единству. Это место, где люди вместе принимают решения, вместе творят, вместе преобразуют. Здесь мы находим, перенесённую в другое время и пространство, ту же идею, которая вдохновляла французские коммуны: идею о том, что коллективная жизнь может и должна быть организована непосредственно теми, кто ею живёт.

В Венесуэле коммунальный проект достиг переломного момента с речью Чавеса «Удар Тимона», в которой он заявил, что строительство коммун – это ответственность не одного министерства, а всего правительства и общества. Сегодня, при Мадуро, эта ориентация активно реализуется. Были созданы конкретные механизмы для создания коммун: всенародные консультации, собрания, на которых обсуждаются перспективы, коллективное голосование для выбора приоритетных проектов и, прежде всего, прямой доступ к ресурсам. Именно сами жители, их соседи, их товарищи по борьбе управляют ресурсами под общим контролем. Это меняет всё: люди больше не пишут недоступным избранным представителям, они обращаются к человеку, живущему на той же улице, с которым у них общие проблемы, и который несёт ответственность перед своим сообществом.

Этот опыт не лишен трудностей. Создание коммунального государства, как говорят венесуэльские активисты, – это долгий процесс, который займёт десятилетия. Речь идёт не только о создании новых институтов, но и о преобразовании самих человеческих отношений, разрыве с логикой господства и эгоизма, унаследованной от капитализма. Именно поэтому коммунальное государство начинается с повседневной жизни: с того, как мы любим друг друга, делимся и заботимся друг о друге. Люди, годами боровшиеся за воду в своём районе, наконец-то получают её благодаря коллективной организации и поддержке коммунальных проектов. Это истории обретённого достоинства, совместных усилий и конкретных побед.

Венесуэльская коммуна — это не просто институт: это школа демократии. В живой коммуне мечты перестают быть индивидуальными и становятся коллективными. Эта потребность в участии, эта обязанность быть действующим лицом создаёт плотную социальную ткань, чувство принадлежности, более здоровое общество. Здесь мы снова находим отголосок Коммуны 1871 года: стремление вырваться из пассивности, разрушить разделение между правителями и управляемыми и построить подлинно народную власть.

Во Франции XIX века, как и в современной Венесуэле, коммуна, таким образом, предстаёт историческим ответом на имперские вторжения и угнетение. Во Франции в 1871 году она была способом сопротивления угнетению народа централизованным и консервативным государством и прусскому вторжению. В Венесуэле это способ построения нового государства не на основе отдалённых институтов, а на основе повседневной жизни населения в условиях ужасной угрозы со стороны империализма янки. В обоих случаях коммуна выражает одно и то же убеждение: свободу и справедливость невозможно даровать никакой силой, кроме самого народа.

Помимо своего повстанческого аспекта, Парижская Коммуна наметила контуры подлинно социалистического общества, в котором коммуна должна была стать основной ячейкой нового государства. Этот переход потребовал радикальной трансформации экономических отношений, которую коммунары начали осуществлять конкретными мерами: обобществлением средств производства путём восстановления мастерских, заброшенных владельцами, под кооперативное управление, организацией коллективного труда путём отмены торга и запрета ночной работы в пекарнях, а также первыми шагами к отмене капиталистической частной собственности путём введения моратория на арендную плату и реквизиции пустующих квартир. Этот опыт, хотя и кратковременный, продемонстрировал последовательное стремление к построению социальной республики, где политическая демократия основывалась бы на демократии экономической, а каждая коммуна становилась бы местом осуществления народного суверенитета во всех сферах общественной жизни.

Таким образом, можно заключить, что Коммуна – это не застывший эпизод парижской истории, а живая идея. Она охватывает эпохи и континенты, возрождаясь в различных формах, адаптируясь к различным контекстам. Во Франции она была короткой, но насыщенной; в Венесуэле она разворачивается в течение длительного периода. Но в обоих случаях она воплощает всеобщее стремление: стремление народов к коллективной организации, к принятию самостоятельных решений, к преобразованию мира через преобразование собственной жизни. Коммуна, первый в мире эксперимент диктатуры пролетариата, – это одновременно и память, и будущее; это связующее звено между вчерашними трудностями и сегодняшними надеждами. И именно поэтому, говоря о Парижской Коммуне, мы всегда должны помнить, что коммуны существуют везде, где женщины и мужчины решают объединиться ради общих идеалов социальной справедливости и народного суверенитета.

Всемирная
антиимпериалистическая
платформа

№29 октябрь 2025