Почему всё-таки КПРФ.
Ответ на статью Петрова

Сергей Эс

Начало. Окончание.

Настоящая статья – продолжение дискуссии, начатой Сергеем Эс в статье «Почему всё-таки КПРФ», ответом на которую стала статья В.Петрова «Почему КПРФ следует сказать «НЕТ!»»   Несмотря на то, что частично критику В.Петрова можно признать в общем и целом вполне справедливой, по мнению редакции сайта, отражающей позицию Коммунистического рабочего движения «Рабочий Путь», статья Петрова В. содержала и серьезные теоретические ошибки, одна из которых была нами подробно разобрана в статье  Г.Гагиной «О главной «ошибке» Сталина – Конституции СССР 1936 г.»   Вероятно, Сергей Эс, отвечая на критику В.Петрова, с указанной статьей Гагиной Г. не знаком, а потому значительную часть настоящей статьи он вновь посвящает все той же теме – якобы отходу Сталина от диктатуры пролетариата, пытаясь опровергнуть безусловно ошибочные тезисы Петрова В.  И хотя данное его опровержение нельзя признать особенно удачным, радует сам факт того, что автор все-таки стал более серьезнее относиться ко многим вопросам марксистской теории,  чего никак нельзя было сказать про его первую статью. К сожалению, и в этой статье Сергея Эс немало еще ошибок в понимании важнейших положений марксизма и, как следствие, сущности многих исторических событий. Например, чисто оппортунистическими или недостоверными можно назвать высказывания автора статьи в отношении сущности представительной власти, государства и диктатуры пролетариата, законности действий большевиков во время Октябрьского вооруженного восстания, истории возникновения Советов и характере их власти, классовом составе партии большевиков, явлении культа личности и др. Часть из указанных вопросов уже рассматривалась на нашем сайте, например, о сути явления культа личности и его причинах можно почитать здесь «О сущности насилия, культе личности и причинах разрушения социализма первой волны»

Те же вопросы, которые пока не были освещены на нашем сайте, мы надеемся разобрать в будущем. Поскольку данная статья Сергея Эс более чем спорная, приглашаем подключаться к настоящему обсуждению всех заинтересованных читателей, по крайней мере, это будет хорошая практика борьбы с оппортунизмом для всех изучающих марксизм-ленинизм.

Итак, в ответ на мою статью «Почему всё-таки КПРФ» появляется статья Петрова В.Ю. «Почему КПРФ следует сказать «НЕТ!». Сразу скажу, что не знаю, кто такой Петров В.Ю. – реальный ли человек, простой теоретик или известный партийный деятель, который прикрывается расхожим псевдонимом. В любом случае – он позиционирует себя очень начитанным человеком, хорошо знающим марксизм. Не удивлюсь, если он окажется бывшим преподавателем марксизма какого-нибудь советского вуза, для которого чтение трудов классиков марксизма являлось профессией. От таких людей часто слышишь недоумение, почему все остальные смертные так мало изучают Ленина, Сталина, Маркса, Гегеля. Он решительно не желает причислять к когорте настоящих коммунистов тех, кто не читал «Анти-Дюринга» Энгельса или, на худой конец, хотя бы первый том «Капитала» — «взрослых дядей и тетей с политическим сознанием маленьких детей». Он сетует: «Многие ли коммунисты… взялись за изучение «Логики Гегеля?» Нет, он воздает должное, скажем, коммунистам эпохи раннего СССР – «это люди сильные духом, с горячим сердцем и чистыми помыслами», но именно они, «в подавляющем большинстве совершенно безграмотные политически», в конечном итоге виновны в гибели социализма. Чего стоит, к примеру, одна только коллективизация 30-х годов, когда наломали столько дров, что Сталину пришлось оторваться от важных государственных дел и сесть писать статью «Головокружение от успехов…» Ведь, по мнению Петрова, каждому «можно было в течение двадцатых годов открыть «Капитал», почитать внимательно Ленина и понять, кто есть буржуй, эксплуататор и кулак». И тогда Макар Нагульный, «честнейший человек, но в политических вопросах – дитя малый», легко, без нагана бы понял, кто перед ним – контра-кулак или середняк. Но ведь ему «легче в атаку пойти, — с «великим сожалением» пишет Петров, — чем раскрыть книгу и основательно разобраться в очень важных вопросах».

Не подумайте, что я пишу это, чтобы увести разговор в сторону. Я начал с этого, чтобы, не втягиваясь в пространный диспут со своим оппонентом о ребенке, играющем настоящей бомбой, перейти к одной очень странной нестыковке в его безупречных и отточенных логических построениях. У Петрова много говорится, например, о рабочем классе. Он пишет о том, каким роковым образом на судьбе страны в 1936 году сказался отказ от принципа формирования Советов от трудовых коллективов, но если это сопоставить с вышеприведенными высказываниями моего оппонента, то становится не ясным, почему Петров возмущается таким отказом, ведь всякий рабочий – это человек, почти или совсем не читавший толстых экономических и политических книжек. Так уж объективно выходит, что характер работы и образ жизни пролетария не позволяет ему заниматься изучением трудов классиков так плотно, как может себе позволить (точнее говоря, как обязан делать) преподаватель марксизма. Рабочие лишены этого объективно, в силу своего положения в системе общественного разделения труда – восемь часов рабочего времени им отводится на создание материального продукта. Никакие политкружки и рабфаки в свободное от станка время не способны это возместить. Ведь кому-кому, а преподавателю должно быть хорошо известно, что для изучения марксизма во всей его глубине нужны система и годы. Для чтения иных трудов нужна серьезная база и подготовка, для постижения иных истин нужно прокорпеть пять лет в вузе, а для изучения марксизма в целом нужно сидеть и сидеть над книжками даже с ученой степенью за плечами. «Люди с низким политическим образованием, — пишет Петров, — невежественные в марксизме не могут никаким образом развивать коммунизм». Не понятно, почему тогда он не радуется тому, что от строительства коммунизма отодвинули людей объективно «невежественных».

Впрочем, буду честным, фразу о «невежественных» Петров отнес исключительно к членам партии – КПСС – партии, по его мнению, «совершенно недостойной звания коммунистической». Он отделяет КПСС от пролетариата, о котором говорит только в высоких пиететах, и гневается по поводу перехода ко всеобщему избирательному праву потому, что этим «положили конец диктатуре пролетариата». Чем диктатура пролетариата отличается от правления «невежественных» людей, Петров не поясняет и не находит нужным такое святотатство даже обсуждать. Он просто произносит, как псалом, фразу, что диктатура пролетариата необходима, потому что это – закон общественного развития, который не подлежит обсуждению, — «хоть хочу, хоть не хочу, но он действует. Чтобы закипел чайник с водой, его необходимо поставить на огонь». Что происходит в чайнике во время нагрева, точнее говоря, как диктатура пролетариата, то бишь людей, профессионально не изучающих марксизм, помогает развитию коммунизма – не нашего ума дело. Впрочем, на определенные охранительные функции диктатуры он указывает, например, когда говорит о защите от усиливающейся номенклатуры и когда указывает, что «отход от диктатуры пролетариата неизбежно вызывает крен в сторону буржуазии». И когда в совокупности с этим натыкаешься еще и на фразу, что развитие производительных сил возможно только при диктатуре пролетариата, то невольно хочется в напарники к неучу Макару Нагульному поставить самого Сталина. Чего ж он так накренился в сторону буржуазии со своей конституцией 1936 года? Трудно было что-ли Ленина прочитать? Петров ведь прочитал! – Например, такое изречение классика, сказанное в 1919 году, которое он приводит в своей статье: «…первичной избирательной единицей и основной ячейкой государственного строительства является при Советской власти, не территориальный округ, а экономическая, производственная единица (завод, фабрика)». Далее,   «Советская организация государства дает некоторое фактическое преимущество именно той части трудящихся масс, которая наиболее сконцентрирована, объединена, просвещена и закалена в борьбе всем предшествующим социализму капиталистическим развитием, т. е. городскому промышленному пролетариату».

Впрочем, мой оппонент дает оправдание поступку Сталина, объясняя его тем, что диктатуру пролетариата тот фактически заменил своей диктатурой: «Советская система все больше приобретала вид пирамиды, заостренной на одном человеке. Пока этим человеком был бескорыстный убежденный коммунист, особой беды не было». Вот такое простое незамысловатое прочтение истории. Сталин, оказывается, пошел на ликвидацию диктатуры пролетариата, потому что понадеялся на себя – бескорыстного и убежденного. И не увидел в этом беды.

Однако, думается, что Сталиным двигали все-таки иные мотивы. Ленина он тоже читал и чтил, как и уважаемый мною Петров. И даже более того, кое-что практически делал. И вот с этого места давайте разберемся поподробнее. Засучив рукава и покопавшись в истории, мы увидим, что к 1936 году Сталин сделал нечто очень существенное, чего не было в годы принятия программы РКП(б) в 1919 году. К 1936 году политическая система страны претерпела одно очень важное изменение. Изменилась роль Советов. Но главное – изменилось положение партии. При чем здесь партия – будет сказано чуть ниже, а пока разберемся с Советами. Если в послереволюционные годы Советы являли собой не только государственную, но и политическую власть, то к середине же 30-х годов Советы из органа политической власти фактически превратились в органы чисто законотворческие и исполнительские. Политическая власть полностью сосредоточилась в партии. Всякое важное решение принималось Верховным Советом после принятия его ЦК партии. Изменилось и количественное соотношение сил. В двадцатых годах большевики при всеобщем избирательном праве могли оказаться в Советах в меньшинстве. Теперь же партия многократно увеличилась количественно, широко распространилась в обществе. Пятнадцать лет реальных успехов социализма неимоверно подняли ее авторитет.

В этих условиях, взяв в свои руки контроль за процедурой выдвижения кандидатов и овладев рычагами абсолютного управления Советами, партия смогла безболезненно отдать избирательное право всему населению. Ведь теперь население избирало не политический орган власти, а законотворческий и исполнительский – полностью подконтрольный партии. Все, кто критикуют отход от принципа формирования Советов от трудовых коллективов, страдают странной формой амнезии – они напрочь забывают о том, что выборы носили безальтернативный характер и кандидаты изначально выдвигались всё равно на собраниях трудовых коллективов или представителей трудовых коллективов (лично сам принимал участие в таком собрании). Формирование же вертикали политической власти сосредоточилось внутри партии. Теперь уже партия, а не Советы, обеспечивала «фактическое преимущество именно той части трудящихся масс, которая наиболее сконцентрирована, объединена, просвещена и закалена в борьбе всем предшествующим социализму капиталистическим развитием, т. е. городскому промышленному пролетариату». Для обеспечения такого преимущества от партии лишь требовалось закрепить доминирующее положение рабочего класса в своих рядах. Формально (я бы сказал, чисто арифметически) это неукоснительно соблюдалось даже в «прогнившей партии» вплоть до ее запрета в 1991 году. Ведь вопреки уничтожающей критике Петрова, даже самые неучи в КПСС, вроде Хрущева, читали Ленина и блюли (хотя бы формально) эти положения марксизма. Напомню нормы приема в партию в те годы – одного представителя интеллигенции или служащего принимали при условии одновременного приема в партию трех рабочих (сам – инженер в те годы – был принят в партию, пройдя через такое сито).

Обеспечив абсолютный контроль над Советами, партия уже смогла развивать Советскую власть так, как это не снилось большевикам во времена Ленина, – она смогла делать такую важную вещь, как регулирование представительства в органах власти – с тем, чтобы Советы по максимуму отражали структуру общества. Вводились нормы – столько-то должно быть избрано женщин, молодых людей, рабочих, инженеров, ученых, спортсменов, учителей, партийных, беспартийных и т.д. Ведь как бы ни были прогрессивны рабочие, они объективно не могут глубоко вникнуть во внутренние проблемы системы образования, культуры или, тем более, науки. Советы стали представительными органами власти в полном смысле этого слова. Именно это лучше всего способствовало развитию производительных сил, ибо позволяло поднимать к активной созидательной деятельности широкие пласты населения, которые в силу своего социального положения не могли быть отнесены к гегемону-пролетариату. В связи с этим очень странно было прочитать такое высказывание Петрова: «Уже в 30-е годы советская государственная машина начала давать сбои. И Сталину и его ближайшему окружению приходилось все больше вникать в самые разнообразные вопросы. Загружать себя решениями проблем, которые вполне могли и должны были решаться на местном уровне». Хотелось бы здесь проехаться по поводу недооценки глубины и масштабов происходящих в стране событий, которые совершенно не под силу было бы охватить самому гениальному Сталину и его ближайшему окружению, займись они самоличным решением проблем местного уровня, но даже если принять это детсадовское видение ситуации, то тем более очевидно преимущество новой системы формирования Советов, которая как раз и разгружала «верхи», активизируя самые широкие «низы». Однако это не удовлетворяет Петрова, который видит в этом глубоко скрытую опасность. «Общенародное государство», — пишет он, — не просто фикция, иллюзия, незначительное  заблуждение. Так как сущность любого  государства классовая, то отход от диктатуры пролетариата неизбежно вызывает крен в сторону буржуазии»

И вот здесь хотелось бы провести внести определенную ясность – постараться определиться с тем, что же надо называть диктатурой пролетариата, ибо, забегая вперед, хочу отметить, что Сталин, меняя избирательную систему, и беря курс на общенародное государство, на самом деле фактически не посягал на диктатуру пролетариата.

Однако, мне придется подойти к этому определению немного издалека, и для этого мне необходимо разобрать одно резкое обвинение Петрова в свой адрес. Он пишет, что восхищается моим умением жонглировать фразой, игрой в слова, софистической эквилибристикой, достойной другого применения. Эти эпитеты относятся к моему изложению событий октября 1917 года. Самое странное, что говорится это о выводах, в которых не содержится ничего нового, никому ранее не известного. Его изумило мое высказывание о том, что штурм Зимнего осуществляли не мятежники, а войска, подчиняющиеся законной власти. «Это такой подарок для буржуазной идеологии, — пишет он, — такая «конфетка», что ее, несомненно, должны оценить». Самое занимательное здесь то, что эту «конфетку» я обкатал в диспутах с либералами, доказывая полную легитимность свержения Временного правительства, отвечая на инсинуации о верхушечном характере октябрьского переворота, не носившего якобы классовый характер. Петров для того, чтобы опровергнуть мои доводы, сам пускается в эквилибристику – теперь уже вокруг понятия «законная власть». Он подводит под свои рассуждения, казалось бы, железобетонное тождество: законная власть – это та, которая государственная, что Советы, которые не были государственной властью, никак не могут наделяться атрибутами законной власти. Однако же он признает и зыбкость законности Временного правительства, и пишет, что с точки зрения царских законов и временное правительство, и Петроградский Совет незаконны. И совершенно непонятно почему он замалчивает факт приказа номер один Петроградского Совета, подчинивший войска Совету, который никто не отменял. Ведь, принимая во внимание незаконность обеих властей «с точки зрения царских законов» и то, что новая, общепризнанная законная власть пока не появилась, посмотрим, как в такой ситуации определяться военным? Кому подчиняться? Давайте влезем в их шкуру! — Совершенно логично их подчинение неотмененному приказу номер один. То есть для их действий после этого приказа источник закона – только Петроградский Совет. Государственная это власть или не государственная – для их действий это уже не имеет практического значения, поскольку настоящей государственной просто нет (если власть Временного правительства сомнительна даже для Петрова, то для них – тем более). Именно это я имел ввиду, говоря о том, что они брали Зимний штурмом, подчиняясь законной власти, и ничего более. Где тут софистика? Более того, поскольку ситуация двоевластия ставит вопрос об исторической правоте той и другой ветви власти, то не мешало бы взглянуть на безвременье 1917 года с высоты общих принципов государственного строительства, что я и предпринял в своей статье. Разложив власть на ее составляющие – представительную и исполнительную ветвь – и напомнив, что по всем мировым канонам представительная власть имеет более высокий статус, чем исполнительная, я показал, что с точки зрении исторической правоты Советы, как представительный орган власти, (при отсутствующей Госдуме) стояли выше Временного правительства (которое и назначено-то было с согласия Петросовета и всего лишь комитетом Госдумы) и в случае конфликтной ситуации имели полное (легитимное) право на низложение Временного правительства, что они и сделали. Где тут игра в слова? Петров называет Временное правительство государственной властью, я же говорю о том, что, имея над собой Советы и распустив Госдуму, оно присвоило себе статус высшей государственной власти незаконно, то есть с точки зрения исторической правоты – превысило свои полномочия. Похожая ситуация, но с обратным знаком, у нас была в 1993 году, когда представительный орган – Верховный Совет на полном законном основании отстранил от власти президента Ельцина, и с точки зрения права Ельцин де-юре и де-факто совершил переворот, расстреляв Белый дом. Похожесть ситуации заключается в горьком парадоксе – левые вдруг назвали действия защитников Белого Дома восстанием. Этого категорически делать было нельзя. Верховный Совет был высшим органом власти в стране. Восстанием называется противодействие высшей власти, а не наоборот. Это действительно был колоссальный подарок буржуазии, которая на основании заявлений самих же левых назвала их мятежниками. А против мятежников применение вооруженной силы оправдано всеми существующими в мире нормами.

Я вынужден был сейчас так подробно разобрать этот момент спора, чтобы разобрать завалы, которые осознанно-ли или неосознанно нагородил мой оппонент на пути к другому гораздо более важному выводу статьи, о котором он даже не стал упоминать – о пролетарском характере Октябрьской революции. Эту аксиому общественной науки сегодня потребовалось основательно разобрать с тем, чтобы очистить понятие пролетарской революции от всех эмоциональных, событийных и иных наслоений и выявить ее непреходящие признаки, на которые можно ориентироваться в других исторических ситуациях вплоть до сегодняшних дней. Поэтому основную цепочку рассуждений повторю здесь.

Главным моментом той ситуации я указал поддержку действий большевиков по свержению Временного правительства Съездом Советов, а так же то, что революционеры применили силу, имея на это мандат Петроградского Совета. На что мой оппонент возражает: «мандат от власти конечно дело хорошее, но в период  революционных изменений на первый план выходят инициатива и энтузиазм. Принципиальная важность мандата, не подкрепленная вышеперечисленными качествами, плюс, возможно, личной храбростью,  принимается только тем, кто ставит бумагу выше реального дела».

Увы! Вынужден констатировать, что мой оппонент опустился до уровня площадной демагогии. Именно этого «хорошего дела» не хватило в свое время Парижской Коммуне. Она пала потому, что оказалась замкнута рамками одного Парижа. Она не имела своего «триумфального шествия Советской власти» по стране. Инициатива, энтузиазм, личная храбрость – все это было, но парижанам этого оказалось катастрофически мало. Именно имея перед глазами их печальный опыт, большевики во главу угла поставили узаконивание низвержения Временного правительства Съездом Советов. Ведь, казалось бы, зачем он им был нужен? Свергли бы, поставили бы всю страну перед фактом и взяли бы все и вся в железные тиски. С другой стороны, не будь РВС, действующего по мандату Петроградского Совета, большевикам пришлось бы думать над тем, где взять войска для штурма Зимнего. И если бы они и нашли каких-нибудь военных и подкрепили бы их не обученными военному делу рабочими отрядами, против них были выдвинуты те же самые воинские подразделения, которые в другом варианте событий штурмовали Зимний. Шестью погибшими революция бы не обошлась, если бы она вообще смогла бы состояться. Берем ситуацию шире и смотрим, откуда у большевиков взялась поддержка и Петроградского Совета и целого Съезда Советов? И тут, откручивая назад события 1917 года, мы выходим на факт большевизации Советов – тех самых Советов, которые изначально создавались как неполитические органы. Они возникли в 1905 году из необходимости решать чисто хозяйственные вопросы – как органы самоорганизации рабочих для решения нужд жизнеобеспечения пролетарских кварталов, которые рассыпающаяся царская власть оказалась уже не в силах решать (вспомним первый признак революционной ситуации – «верхи не могут»). Именно поэтому царская охранка и проморгала нарождающуюся в недрах режима пролетарскую власть. Ведь та поначалу просто латала прорехи царизма (помогала, так сказать, поддерживать режим в устойчивом состоянии). Но когда настало безвременье 1917 года и произошла резкая политизация всего и вся, пролетарии выдвинули в свои Советы не хозяйственников, а революционеров. Вот он – поворотный, самый массовый момент революции. Октябрьское низложение Временного правительства – это апофеоз длительного процесса, в котором принимал участие целый класс. Именно поэтому Октябрьскую революцию с полным основанием можно называть классовой, пролетарской. В партии большевиков, совершивших революцию, были рабочие, однако это нельзя называть главным признаком классовости события, ибо рабочие могут входить в какие угодно организации, но это не будет означать, что эти организации действуют от имени класса. С другой стороны, ведущие роли в руководстве большевистской партии играли не рабочие по своему социальному происхождению деятели, однако они действовали по прямому мандату рабочего класса. Именно поэтому, переходя на сегодняшний язык, есть полное основание говорить, что пролетарская революция 1917 года (вся революция, а не только штурм Зимнего) была совершенна рабочим бюллетенем (мандатом), каким бы скучным это «хорошее дело» кому-то ни казалось.

Отталкиваясь от этого, для целей своей статьи мне хотелось бы очертить некоторые важные стороны диктатуры пролетариата. Диктатура пролетариата – это политическая власть рабочего класса в государстве, которую он осуществляет посредством избираемых им государственных представительных органов либо стоящих над государственными органами, но так же избираемых им общественных структур. Вывести данное определение понадобилось потому, что во всех источниках диктатура пролетариата характеризуется лишь в формулировках, связывающих это понятие с целью (то есть, буквально: диктатура – это взятие власти с целью подавления эксплуататорских классов и построения коммунистического общества), но не указывающих на формы ее осуществления – на то, как рабочий класс, стоящий у станков, будет проводить ее в жизнь. Главное в этом определении – увязка понятия диктатуры класса не только с политической властью, но и институтами выборности (представительства), ибо только посредством их реализуется воля больших масс людей, которые напрямую управлять объективно ничем не могут. Класс – большая группа людей – это нечто бесформенное, править он может, только избрав голосованием какие-либо органы. Существенным в определении является также разведение государственных органов и общественных структур. До Октября 1917 года Советы – представительные по своей сути органы – не были государственными (с некоторыми оговорками, касательно периода «двоевластия», о чем уже шла речь выше), это были общественные избираемые структуры, которые не обладали политической властью. После Октябрьской революции они обрели политическую власть и стали государственными представительными органами. Диктатура пролетариата обеспечивалась сохранением преимущественных прав пролетариата при их формировании, чем и была обусловлена соответствующая избирательная система. После того, как политическая власть в стране перетекла к коммунистической партии – общественной структуре – необходимым условием стало обеспечение верховенства класса в партии. В ситуации резкого увеличения притока рабочих в компартию, повсеместного распространения ее ячеек, партия стала своеобразным и полноценным общественным представительным (выборным) органом класса, чего еще не было в 1919 году. Разведение в приведенном определении государственных органов и общественных структур важно и для понимания того, что общенародное государство совсем не исключает диктатуры класса. Мой оппонент подвергает понятие «общенародное государство» жесточайшей критике и приводит слова Ленина, разбиравшего лозунг немецких социал-демократов 19 века о «Свободном народном государстве»: «Всякое государство есть «особая сила для подавления» угнетенного класса. Поэтому всякое государство не-свободно ине-народно». И дальше пишет, что «Общенародное государство» не просто фикция, иллюзия, незначительное  заблуждение. Так как сущность любого  государства классовая, то отход от диктатуры пролетариата неизбежно вызывает крен в сторону буржуазии». Казалось бы – всё по науке, однако Петров совсем не хочет видеть, что в нашей стране в понятие «общенародное государство» вкладывалось совершенное иное содержание. «Общенародная власть» осуществлялась через государственные органы – Советы, которые выполняли лишь законодательные и исполнительские функции, и при этом над государственными органами стояла коммунистическая партия, осуществлявшая политическую власть, то есть диктатуру класса. Даже исключение из конституции 1977 года упоминания о диктатуре пролетариата не означало, что она исчезла. К этому эпизоду в нашей истории можно применить пословицу «Гони природу в дверь, она вернется через окно». Диктатура пролетариата продолжала осуществляться через доминирующую роль коммунистической партии в государственной жизни.

Вместе с тем, богатые задним умом, мы знаем, что численное превосходство в партии не обеспечивало рабочим решающего влияния на партийные дела. Внутри партии с годами усиливался политический вес номенклатуры. Сейчас об этом не говорит только ленивый, однако становится важным, кто какие называет причины этого. Петров все сводит к утерянной системой выборности Советов. «Отказавшись от диктатуры пролетариата, — пишет он, — отказавшись от выборности Советов от трудовых коллективов,  Советская власть столкнулась с проблемой усиливающейся номенклатуры». Петров связывает это с усложнившейся системой отзыва не оправдавших себя депутатов и даже приводит соответствующие цифры. Должен обратить внимание своего оппонента на то, что проблемой стало не это – номенклатура стала усиливаться не столько в Советах, сколько, в первую очередь, в партии. А там «система отзыва» работала куда более жестче и была обставлена максимально простыми процедурами. И именно там возникли проблемы отхода от коммунистических принципов. То есть, дело не в отзыве и иных формах обратной связи. Более серьезные причины этого – тема совсем другого разговора. Пока я пропущу ее, чтобы ниже к ней снова вернуться.

Для того, чтобы продвигаться дальше, мне необходимо обратить внимание на следующий момент. Меня обвинили в том, что в своих комментариях к статье Петрова я не ответил на его критику. Однако я оказался в затруднительном положении – ведь мои основные построения Петровом оказались не тронуты. Биться пришлось на периферии статьи. Причем пришлось иметь дело с приемами, прямо скажем, некорректными. Приведу для примера один абзац из статьи моего оппонента целиком (в последующем этот абзац мне понадобится для некоторых выводов).

«Заявление, что «социализм в нашей стране в 1917 году был утвержден именно бюллетенем», очень мягко говоря, неверно. Это неверно согласно марксизму и не подтверждается  историческими фактами. Более ста лет минуло с тех пор, как прошла борьба между сторонниками революции и приверженцами «бюллетеней», реформаторами. За путь реформ (бюллетеней) выступал  Бернштейн и его сторонники. В.И.Ленин уже тогда доказывал (1902 год), что путь «бюллетеней» – путь ухода в реформизм приводит к  тому, что «объявлялось  несостоятельным самое понятие о «конечной цели» и, безусловно, отвергалась идея диктатуры пролетариата; отрицалась принципиальная противоположность либерализма и социализма; отрицалась теория классовой борьбы, неприложимая  будто бы к строго демократическому обществу, управляемому согласно воле большинства, и т.д.»

Как говорится: «В огороде – бузина, а в Киеве – дядька». Надо ли напоминать, что в моей статье речь шла не просто о бюллетенях, а о пролетарских бюллетенях 1917 года, осуществивших большевизацию Советов. Никоим образом это не относится к буржуазным институтам власти. Петров пишет, что мой тезис «не подтверждается историческими фактами», в то время, когда именно исторический факт я и разобрал! Он пишет, что это «неверно согласно марксизму», и опровергает мои выводы цитированием Ленина аж 1902 года! Но тогда дискуссия велась вокруг совсем другой ситуации, когда Советов не было вообще. Судя по всему, Петров полагает, что таким цитированием он разгромил мой тезис научно, однако это цитирование бумерангом разбивает вдребезги саму статью Петрова, ибо ставит большой крест на всех высказываниях Петрова о важности знания трудов классиков марксизма. Ведь получается, что их нужно знать только для того, чтобы затыкать ими какие угодно дыры, возникающие из-за недостатка собственной аргументации, – затыкать как ни попадя, лишь бы наукообразно прозвучало имя классика. Грош цена всем замечаниям моего оппонента после такого случая. Этот пример весьма показателен еще и в другом отношении.

В своей статье я говорил о важности понимания историзма в осмыслении тех или иных общественных явлений. Я писал это применительно к нелегкому решению КПРФ в 1993 году – принимать или не принимать участие в первых после расстрела выборах Верховного Совета, а также разбирая высказывание секретаря РКРП о том, что рабочим теперь понадобятся десятилетия на овладение политической грамотой. Я говорил, что многие коммунисты не учитывают, что в сознании людей не мог не отложиться семидесятилетний период советской власти. Я сказал об этом, как об отсутствии ощущения историзма. Теперь я должен добавить, что у моих оппонентов отсутствует понимание историзма не только применительно к девяностым и нынешним годам. Так, можно констатировать, что моими оппонентами продемонстрировано непонимание исторического развития ситуации и при рассмотрении факта принятия Конституции 1936 года, когда они подошли к ней с мерками 1919 года. А попытка опровергнуть мои заключения о принципиальной важности «пролетарского бюллетеня» в революции 1917 года цитатой из 1902 года довершает картину, свидетельствуя об отсутствии понимания историзма у моих оппонентов вообще.